Древо Иуды - Страница 10

Все решилось, и когда Мэри поднялась, чтобы надеть шляпу и пальто, и, взяв Уолтера за предложенный им локоть, отправилась на церковное собрание, она улыбнулась Мори через плечо.

— Увидимся в следующую субботу, поэтому я не прощаюсь.

— Я тоже, — поклонился Уолтер. — Надеюсь продлить удовольствие нашего знакомства.

Через полчаса Мори ушел на станцию. Уилли, выслушавший больничные истории с горящими глазами, вызвался его проводить.

Глава II

Мори занимал небольшую комнату под крышей многоэтажного дома в плотно застроенном районе возле доков. Здешние окрестности, отрезанные от города бывшей свалкой, считались по праву беднейшими во всем Уинтоне. Оборванные рахитичные дети играли на растрескавшейся, разрисованной мелками мостовой, пока их матери, в шалях и капорах, стояли и судачили перед дверьми лавок. На каждой улице была или пивная, или харчевня, где подавали жареную рыбу с картошкой, а когда спускался туман, то сквозь него зазывно сияли три медных шара над дверью ломбарда. С реки доносились гудки буксиров, на ремонтных дворах без устали стучали молотки. Район, безусловно, не курортный, зато, если срезать через Блэрхилл до Элдонгрова, то оттуда рукой подать до университета и Западной лечебницы. Помимо всего прочего, жизнь здесь была дешевой.

То, что Мори поведал пекарю Дугласу о себе, было, в общем-то, правдой, хотя и не всей. Первые двенадцать лет его жизни, единственного ребенка у снисходительных родителей среднего класса, прошли нормально: не в роскоши, но без особых проблем, в комфорте. Затем отец, местный представитель Каледонской страховой компании, слег с гриппом, подхваченным, как тогда думали, во время его поквартирных обходов. Целую неделю жена выхаживала его, а ему становилось все хуже. Позвали специалиста, и диагноз сразу поменялся на брюшной тиф, однако она успела тоже заразиться. Через месяц Дэвид оказался у дальней родственницы, вдовствующей сводной сестры матери, — бремя, принятое неохотно, никому не нужное. Четыре года юный Мори, несомненно, страдал от заброшенности, вкушая горький хлеб, но в шестнадцать вступил в действие предусмотрительно оплаченный отцом страховой полис на образование. Деньги небольшие, их хватило только на плату за обучение и жалкое существование, но все-таки хватило, и с помощью одного учителя, который проникся к нему сочувствием, распознав в ученике необычные способности, Мори поступил на медицинский факультет Уинтонского университета.

Об этих немаловажных обстоятельствах Мори, из соображений выгоды или характерной привычки драматизировать собственные усилия, иногда забывал. С неизменной скромностью и обаянием, заставлявшими большинство людей с первой минуты знакомства испытывать к нему симпатию, было приятно и часто небесполезно намекнуть на пережитые затруднения, различные уловки и ухищрения, к которым он был вынужден прибегать, на унижения, что пришлось вытерпеть, — как, например, выбивать блох из отворотов брючин, пользоваться общественным туалетом на верхней площадке лестницы, самому стирать рубашку, есть жареную картошку прямо с жирной газеты, — при этом его поддерживала только героическая решимость выбиться в люди, достичь высот.

Надо сказать, иногда ему случалось развлечься: то дружище Брайс пригласит к себе домой на обед, то кто-нибудь из больничного персонала подбросит бесплатный билет в театр или на концерт; а однажды, во время летних каникул, он провел незабываемую неделю на взморье, в доме своего профессора биологии. Разумеется, он никогда не упускал шанса, и если что-то для него делалось, то платил такой благодарностью и сердечностью, что это не могло не трогать, вызывая у людей доверие и любовь. «Как великодушно с вашей стороны, сэр, что вы оказали мне поддержку» или «Ты чертовски любезен, старина». При такой скромности и самоуничижении да еще с таким ясным, правдивым взглядом — ну разве мог он кому-то не понравиться? Он был абсолютно искренен в каждом своем слове. И когда он был в настроении, то сам верил всему, что говорил.

Праздность никогда не была отличительной чертой шотландских университетов, а за последние месяцы Мори почти не довелось отвлечься от учебы. Только по этой причине знакомство с семейством Дугласов привлекло его своей новизной. Всю неделю, изо дня в день посещая лечебницу и до глубокой ночи засиживаясь за учебниками, он переживал приятные ощущения, оттесняя их в глубину сознания. Неожиданно для себя он понял, что с нетерпением ждет визита в следующую субботу.

Утро выдалось серое, но теплое. Приняв приходящих больных до обеда, он сел на «дополнительный рабочий», что отходил с Центрального уинтонского вокзала в час дня. Билеты на этот поезд стоили дешево — невероятно, но цена не превышала четырех пенсов. Маршрут пролегал до устья реки Клайд, чтобы развезти по пути судостроительных рабочих. Мори прихватил с собой новый приводной ремень: Брайс, предвидя поломку, вообще-то заранее купил его еще несколько недель тому назад и теперь охотно передал другу без лишних разговоров. На узловой станции в Левенфорде Мори пересел на узкоколейку и вскоре после половины третьего, как раз когда солнце прорвалось сквозь облака, подъехал к Крэгдорану.

Маленький белый вокзальчик с цветущим боярышником и спутанной ползучей жимолостью теперь выглядел знакомым. Воздух был наполнен ароматом жимолости, до Мори донеслось гудение первого шмеля. Двое молодых людей, одетых как альпинисты, с рюкзаками на спинах, вышли из поезда чуть раньше Мори и отправились в буфет. Нагнувшись к нижнему окну, он увидел, как Мэри заворачивала в вощеную бумагу купленные ими сэндвичи. Затем туристы ушли, а она, проводив их до дверей, оглядела платформу.